08.10.2015 в 01:47
А я прнс, я смог
Кёхаба, 860 слов, юстище, кинк, низкий рейтинг, романс, возможен ау, оос и всё, что угодноКётани колкий, сердитый и, пожалуй, пугающий. Он хмуро смотрит из-под насупленных бровей, немного отводя подбородок в сторону, и тёмные круги под глазами добавляют устрашающего колорита, умножают его на два, а то и на три, и единственное чего хочется, если умудрился столкнуться с ним взглядом, — поскорее отвернуться. Но только не Яхабе. Яхаба знает, что у Кётани на левой ноге, на обратной стороне бедра, рядом с жёстко очерченной впадиной, есть татуировка — маленький, ничего не значащий чернильный треугольник. Треугольник себе и треугольник, только Яхабу бросает в дрожь, когда он о нём думает, а думает часто.
Он увидел татуировку случайно — Кётани поскользнулся в душевой, приземлился на задницу и так зыркнул на других парней, что те захлебнулись смехом прежде, чем успели издать хоть звук. Яхаба стоял позади, через плечо видел треугольник на напряжённом, влажном бедре, и мысли у него лихорадочно метались в голове — о детстве, о маме, о зеркале в собственной ванной.
«Яхаба, — говорила ему мама частенько, — юность — это здорово и прекрасно, это пора проб и ошибок. Но тебе не обязательно набивать шишки — учись хорошо, занимайся спортом и не ввязывайся, пожалуйста, не ввязывайся».
Яхаба и не ввязывался. Юношеский угар прошёл как-то мимо него, он не бунтовал, не капризничал и вовремя приходил домой, потому что больше ему идти было всё равно некуда. Учился он не то чтобы очень хорошо, но мама была довольна и так. На этом они и сходились.
По утрам Яхаба гляделся в прямоугольное небольшое зеркало, приглаживал чёлку щёткой и ни о чём особенном не думал. Не думал. До поры до времени.
Теперь Яхаба всматривается в своё отражение и размышляет: о чём думает Кётани, когда умывается по утрам? Почему у него такие круги под глазами — он не высыпается, что ли, болеет? Почему по характеру он, скорее, молодой волк, чем просто бешеный пёс? Такого не вылечишь, не приручишь.
И что заставило Кётани выбить себе татуировку в таком месте?
Яхабу любят в команде. Не так, конечно, как Ойкаву, но ему неплохо. К тому же, на него почти не срывается Кётани, а это многое значит — по крайней мере, он хочет в это верить. После матча с Карасуно Кётани немного успокоился, и теперь чаще занимается с командой на тренировках. И это то ли подарок, то ли пытка — Яхаба так и не определился.
Яхаба знал, что сам он, в общем-то, хороший малый — и ничего больше. Не самые впечатляющие способности в волейболе, то же в учёбе, увлечений особых нет, следовательно, увлечь ему нечем. Это нимало его не волновало раньше, но теперь… К Кётани тянуло не магнитом — буксиром, поэтому Кётани нужно заинтересовать, это и дураку понятно. Но как? Чем? И зачем?
А зачем? Что ему в Кётани-то нужно? Он, конечно, заметный, настоящая белая ворона, но и всего-то. Грубый, вспыльчивый, да и подумаешь… Вот лишь — татуировка. Отчего она? Почему — она?
Яхаба не боится грозного взгляда Кётани, потому что он, Кётани, ему нужен. Это так естественно и просто, но не станешь же объяснять товарищам, что вот-де у того есть татуировка, что эту татуировку хочется… Эту татуировку хочется. Потрогать, проверить, не сотрётся ли, не исчезнет. И прижать её к коже пальцами, языком, всем телом, чтоб уж наверняка.
Это последнее он понимает и принимает как-то походя. Вот Ойкава прыгает, готовясь передать пасс, вот у сетки уже маячит Кётани, и вот Яхаба думает — хочу.
Фетишизм — так называется его напасть. Яхаба раскинул мозгами так и сяк, и решил, что, пожалуй, да, фетишизм и есть. Нормальные люди совершенно точно не пускают слюни на чьи-то татуировки. И не то чтобы его это расстраивало, даже наоборот: подобное он испытывал впервые. И когда Кётани мылся в соседней кабинке, и Яхаба проводил по собственному бедру, оглаживая то самое место, — ему было мучительно сладко.
Но со временем стало скорее только мучительно. Кётани совсем рядом — только протяни руку, потормоши, расшевели, обрати на себя его внимание. Да что потом? «Кётани, позволь мне вылизать твою татуировку»?
Яхаба трясёт головой так часто и жмурится так сильно, что в глазах появляются мушки. Кётани на него косится:
— Собака, что ли?
Они пришли раньше и сидят в раздевалке совершенно одни, потому что Яхабе дома невтерпёж (мама кружит «Влюбился?»), а Кётани чёрт знает почему.
— Ты же.
Яхаба отвечает невпопад и внимательно смотрит. Ну давай, Кётани, ну сделай же что-нибудь, чтобы я решился, я же взорвусь…
Кётани, конечно, злится — Яхаба не уверен, что тот умеет этого не делать.
— Татуировка, — вдруг перебивает он. — Почему треугольник?
Кётани замолкает на полуслове, да так рот больше и не открывает. Яхаба вытягивает ноги, рассматривает новенькие кроссовки. Команда прибывает, шумит и толкается, а они так и сидят, пока снова не остаются одни. Яхаба смотрит на Кётани совсем уж несмело:
— Почему?
— Его выбивать проще, — жмёт Кётани плечами; какой-то тихий, незнакомый, опустошённый Кётани.
— Ты что, ты сам, что ли?
— Ну, сам…
— А почему там? — всё же решается Яхаба, успевая пожалеть раньше, чем слышит ответ.
— Там больнее.
Яхаба дышит глубоко и очень тихо. Воздух между ними звенит, истончается, того и гляди порвётся, как тонкая мембрана барабана, и Яхаба сам, намеренно ей помогает:
— Можно потрогать?
Глаза у Кётани дикие и страшные, но не так, как обычно, а совсем по-другому: брови высоко вздёрнуты, переносица гладкая, и даже круги, кажется, немного посветлели.
— Ну, можно?
Снаружи стучит мяч, кричит свисток, подошвы визжат по полу, а здесь, в ставшей уже родной раздевалке, Кётани медленно кивает, расставляет ноги пошире, предупреждает: «Не сейчас», и Яхаба растерянно улыбается ему: «Разумеется».
URL комментарияКёхаба, 860 слов, юстище, кинк, низкий рейтинг, романс, возможен ау, оос и всё, что угодноКётани колкий, сердитый и, пожалуй, пугающий. Он хмуро смотрит из-под насупленных бровей, немного отводя подбородок в сторону, и тёмные круги под глазами добавляют устрашающего колорита, умножают его на два, а то и на три, и единственное чего хочется, если умудрился столкнуться с ним взглядом, — поскорее отвернуться. Но только не Яхабе. Яхаба знает, что у Кётани на левой ноге, на обратной стороне бедра, рядом с жёстко очерченной впадиной, есть татуировка — маленький, ничего не значащий чернильный треугольник. Треугольник себе и треугольник, только Яхабу бросает в дрожь, когда он о нём думает, а думает часто.
Он увидел татуировку случайно — Кётани поскользнулся в душевой, приземлился на задницу и так зыркнул на других парней, что те захлебнулись смехом прежде, чем успели издать хоть звук. Яхаба стоял позади, через плечо видел треугольник на напряжённом, влажном бедре, и мысли у него лихорадочно метались в голове — о детстве, о маме, о зеркале в собственной ванной.
«Яхаба, — говорила ему мама частенько, — юность — это здорово и прекрасно, это пора проб и ошибок. Но тебе не обязательно набивать шишки — учись хорошо, занимайся спортом и не ввязывайся, пожалуйста, не ввязывайся».
Яхаба и не ввязывался. Юношеский угар прошёл как-то мимо него, он не бунтовал, не капризничал и вовремя приходил домой, потому что больше ему идти было всё равно некуда. Учился он не то чтобы очень хорошо, но мама была довольна и так. На этом они и сходились.
По утрам Яхаба гляделся в прямоугольное небольшое зеркало, приглаживал чёлку щёткой и ни о чём особенном не думал. Не думал. До поры до времени.
Теперь Яхаба всматривается в своё отражение и размышляет: о чём думает Кётани, когда умывается по утрам? Почему у него такие круги под глазами — он не высыпается, что ли, болеет? Почему по характеру он, скорее, молодой волк, чем просто бешеный пёс? Такого не вылечишь, не приручишь.
И что заставило Кётани выбить себе татуировку в таком месте?
Яхабу любят в команде. Не так, конечно, как Ойкаву, но ему неплохо. К тому же, на него почти не срывается Кётани, а это многое значит — по крайней мере, он хочет в это верить. После матча с Карасуно Кётани немного успокоился, и теперь чаще занимается с командой на тренировках. И это то ли подарок, то ли пытка — Яхаба так и не определился.
Яхаба знал, что сам он, в общем-то, хороший малый — и ничего больше. Не самые впечатляющие способности в волейболе, то же в учёбе, увлечений особых нет, следовательно, увлечь ему нечем. Это нимало его не волновало раньше, но теперь… К Кётани тянуло не магнитом — буксиром, поэтому Кётани нужно заинтересовать, это и дураку понятно. Но как? Чем? И зачем?
А зачем? Что ему в Кётани-то нужно? Он, конечно, заметный, настоящая белая ворона, но и всего-то. Грубый, вспыльчивый, да и подумаешь… Вот лишь — татуировка. Отчего она? Почему — она?
Яхаба не боится грозного взгляда Кётани, потому что он, Кётани, ему нужен. Это так естественно и просто, но не станешь же объяснять товарищам, что вот-де у того есть татуировка, что эту татуировку хочется… Эту татуировку хочется. Потрогать, проверить, не сотрётся ли, не исчезнет. И прижать её к коже пальцами, языком, всем телом, чтоб уж наверняка.
Это последнее он понимает и принимает как-то походя. Вот Ойкава прыгает, готовясь передать пасс, вот у сетки уже маячит Кётани, и вот Яхаба думает — хочу.
Фетишизм — так называется его напасть. Яхаба раскинул мозгами так и сяк, и решил, что, пожалуй, да, фетишизм и есть. Нормальные люди совершенно точно не пускают слюни на чьи-то татуировки. И не то чтобы его это расстраивало, даже наоборот: подобное он испытывал впервые. И когда Кётани мылся в соседней кабинке, и Яхаба проводил по собственному бедру, оглаживая то самое место, — ему было мучительно сладко.
Но со временем стало скорее только мучительно. Кётани совсем рядом — только протяни руку, потормоши, расшевели, обрати на себя его внимание. Да что потом? «Кётани, позволь мне вылизать твою татуировку»?
Яхаба трясёт головой так часто и жмурится так сильно, что в глазах появляются мушки. Кётани на него косится:
— Собака, что ли?
Они пришли раньше и сидят в раздевалке совершенно одни, потому что Яхабе дома невтерпёж (мама кружит «Влюбился?»), а Кётани чёрт знает почему.
— Ты же.
Яхаба отвечает невпопад и внимательно смотрит. Ну давай, Кётани, ну сделай же что-нибудь, чтобы я решился, я же взорвусь…
Кётани, конечно, злится — Яхаба не уверен, что тот умеет этого не делать.
— Татуировка, — вдруг перебивает он. — Почему треугольник?
Кётани замолкает на полуслове, да так рот больше и не открывает. Яхаба вытягивает ноги, рассматривает новенькие кроссовки. Команда прибывает, шумит и толкается, а они так и сидят, пока снова не остаются одни. Яхаба смотрит на Кётани совсем уж несмело:
— Почему?
— Его выбивать проще, — жмёт Кётани плечами; какой-то тихий, незнакомый, опустошённый Кётани.
— Ты что, ты сам, что ли?
— Ну, сам…
— А почему там? — всё же решается Яхаба, успевая пожалеть раньше, чем слышит ответ.
— Там больнее.
Яхаба дышит глубоко и очень тихо. Воздух между ними звенит, истончается, того и гляди порвётся, как тонкая мембрана барабана, и Яхаба сам, намеренно ей помогает:
— Можно потрогать?
Глаза у Кётани дикие и страшные, но не так, как обычно, а совсем по-другому: брови высоко вздёрнуты, переносица гладкая, и даже круги, кажется, немного посветлели.
— Ну, можно?
Снаружи стучит мяч, кричит свисток, подошвы визжат по полу, а здесь, в ставшей уже родной раздевалке, Кётани медленно кивает, расставляет ноги пошире, предупреждает: «Не сейчас», и Яхаба растерянно улыбается ему: «Разумеется».