вите надо выйти

[welcome-to-the-sea]

Ну вот, ШВ кончились, а я и не знаю, что сказать, кроме того, что мои командочки прекрасны Чатики мне не забыть, а ещё у меня есть отжатая у Несс ачивка "на этих ШВ лишилась девственности" и почти не отжатая "пожертвовала твердеющий тлен Кагеяме"

немножко обо всем

Ходила я за цуккиёбов и кагехин, первым принесла теруцуки, вторым внеконкурсный флафф. который отчаянно старался быть проном, но не смог, сорри нот сорри
Вообще, забавно вышло: шла за цуккиёбов писать кгцк, нооо всё как всегда, ахаха. Зато у меня черновиков поле непаханное, чего там только нет. Может, допишу когда-нибудь.

Так, что я узнала ещё?
Во-первых, что дедлайны не для меня, я себя чувствую как нерадивый ученик перед контрольной. Напишу на двойку, но учить ничего не буду!
Во-вторых, я великий дизайнер

два восхитительно прекрасных баннера

Видели эту картинку?

тык

Это про меня

Ну и ещё вот, короче.

я, мои внутренний демоны и Цукки

Ах да.
АВАТАРКИ
ЦУКАТОВ
ПРЕКРАСНЫ
КАК
РАССВЕТ

Фух, сказала

А, ещё был смешной диалог. Как-то примерно так прошли все ШВ у цукатов
Н: Какие делать заглушки на моря?
Р: Ещё и туда заглушки надо????
Н: Ну...
Р: Плашка "приложиться" наискосок.
Н: Ладно.
Р: Это была шутка... а, пофиг, пили.

Ещё мы несколько раз накурили куроцуки. Но так и не нашли в команде куроцукера, да. А вообще, чего мы только не накурили и не обсудили... Но это уже совсем другая история, бгг.
Жду синестезию от Шэм в позе Хатико.

Ну и вот тащу, что писала.

Название: Мороженое для ледышки
Пейринг: Терушима/Цукишима
Категория: слэш
Рейтинг: PG-13
Жанр: романс, повседневность
Размер: драббломини, 1227 слова
Краткое содержание: Цукишима поступает в универ и очень устал. А Терушима продает мороженое в любое время года.

читать

Каждый день этой бесконечной зимы Цукишима просыпается чуть свет, наскоро умывается, пьет горячий чай, закутывается в шарф и спешит сначала в библиотеку, потом в школу, а затем на курсы — мимо небольшого парка, унылых кустов, неработающего фонтана и палатки с мороженым.
На улице дует так, что промозглый ветер вместе с дрожью пробирается за воротник, заставляет выбивать дробь зубами.
"Клац-клац-клац", — лязгает Цукишима, стоя перед светофором и ожидая зеленого. Он еще не перешел дорогу, но отсюда уже виден поставленный лаком гребень выбеленных волос и голубой фартук, и чем ближе Цукишима подходит, тем лучше видны детали: широко расставленные глаза, выбритые виски, сережки-гвоздики в ушах, белые зубы за кривоватой улыбкой — левый уголок губ совсем чуть-чуть выше правого.

На продавца Цукишима всякий раз реагирует, как на невиданную ранее зверюгу — ну кто купит мороженое зимой?
Только вот почему-то покупают. Мужчины и женщины, студенты и старики разбирают эскимо, брикеты, рожки и фруктовый лед, как горячие такояки, и Цукишиме лишь остается проходить мимо палатки, окруженной восторженными фанатками (Цукишима видит их каждый день, как будто они дежурят тут сутками), пряча руки в карманы, а уши и щеки за широким шарфом.
И каждый раз громкий голос встречает его заинтересованным (как-то слишком уж преувеличенно) “может, сегодня?” и провожает насмешливым (или так только кажется) “как дела?”
Цукишима, на самом деле, многое бы мог рассказать о своих делах. О том, что безумно устает (как бы он был рад хотя бы день не готовиться к поступлению!), что постоянно хочет спать (позволить себе лишний час — это уже что-то запредельно фантастическое), что родители звонят ему так часто, что приходится отключать телефон(и зачем вообще тогда надо было снимать для него квартиру?), а еще то, что он не может избавиться от панического страха провалить собеседование (до которого остались всего пара недель) и не поступить в университет, потому что ему кажется, что он уже давно не может запомнить ничего из того, что учит круглыми сутками.
Он многое мог бы рассказать (и тем хватило бы еще на пару бесед вперед), но вместо этого молчит и оставляет продавца вместе с его мороженым за спиной.

Он так же молчал и в первую встречу, когда наткнулся на палатку, словно на бетонную стену, и оторопело застыл, рассматривая яркие этикетки под стеклом холодильника. Это были первые дни после того, как он заселился в новую квартиру, и все это время лил серый осенний дождь, а от луж и сырости не было никакого спасения.
И вот он наткнулся на этого крашеного со своим мороженым и кривой улыбкой, торговавшего на фоне задохнувшегося фонтана, мокрого асфальта и хмурившихся прохожих.
Тогда Цукишима просто качнул головой на предложение что-нибудь купить и поскорее ушел, ругая себя за детскую и глупую реакцию, но теперь, занося ногу над первой ступенькой лестницы в подготовительную школу, он обещает себе: «Когда все это кончится, я куплю самый большой клубничный брикет, а потом узнаю его имя».

Это, конечно, маленькая поблажка самому себе, он совсем о ней не вспоминает в круговерти лихорадочной зубрежки, пока мечется между школой, библиотекой, курсами и паникой, забывает есть, заменяет чай растворимым кофе, проносится мимо парка с такой загруженной головой, что потом не может вспомнить, был ли продавец мороженого на своем месте сегодня или давно уже пропал?
Время уходит неумолимо, течет со скоростью проточной воды в трубах, тянет Цукишиму за собой, и он бы наверняка, спроси его кто, не смог ответить, как сегодня превратилось во вчера и когда завтра успело стать сегодня.
Первое марта, долгожданный первый день весны, Цукишима не запоминает вовсе. Он ждет результатов собеседования, посещает школьные занятия, как больная Альцгеймером сомнамбула, в выходные бродит по квартире, перекладывая вещи с места на место, а в понедельник, восьмого марта, встает куда позже обычного и первым делом выбрасывает полупустую банку растворимого кофе в окно — глупо и хулигански.

Хватит, думает Цукишима. С него совершенно точно достаточно.

Затем он прячет шарф и теплые ботинки подальше в шкаф, меняет теплое пальто на легкую куртку и идет к парку, широко шагая через редкие лужицы. Солнце (и когда оно успело стать таким большим?) греет макушку, и проезжающие мимо машины и велосипеды рассылают под его светом блики во все стороны.
Дышится ему свободно и легко, светофор на пути горит зеленым, так что у него не находится ни единого предлога медлить дальше.
Цукишима подходит к палатке, не поднимая головы, тычет пальцем в стекло холодильника и тараторит, торопится, но старательно выговаривает каждый звук, чтобы не сбиться:
— Меня зовут Цукишима Кей, сегодня я иду узнавать результаты собеседования, можно мне вот этот большой клубничный брикет?

Он, конечно, выглядит полнейшим идиотом. Но почему-то сейчас совсем-совсем не стыдно.

— Терушима, — отвечают ему на автомате, а потом пялятся во все глаза.
И вот где-то здесь у Цукишимы все-таки заканчивается смелость. Он отводит взгляд на выбрасывающий тугие вертикальные струи фонтан (и когда его включили, ну почему он все пропустил?), сжимает в кулак опущенную руку. А Терушима говорит:
— Я уверен, что ты поступишь. Можно я приду на твой выпускной?
Его выражение лица невообразимо, оно настолько же открыто, насколько непонятно; на губах — та же немного кривая улыбка, и левый уголок приподнят чуть выше правого.
Взгляд Цукишимы застревает на этой странной улыбке. Наверное, он настолько переутомился, что сейчас видит в этой несимметричности все тайны мироздания и ответы на все фундаментальные вопросы, макаронного бога, его преемника и еще какую-то чушь.
Отмирает он только тогда, когда замечает, что и его самого разглядывают не менее пристально.
Тогда Цукишима отступает от холодильника на шаг, все еще избегая смотреть в глаза (интересно, какого они цвета? он никогда раньше не задумывался об этом), и кивает.
И почему он вообще решился на такое? Ему жутко неловко, он никогда ранее не делал ничего настолько безрассудного. Терушима тоже молчит, и Цукишима уже уверен, что он десять тысяч раз успел пожалеть о своей скоропалительной просьбе.
"Скорее, тема, тема, тема, нужна тема", — крутится в голове Цукишимы, а потом его осеняет и он снова показывает на холодильник:
— Мороженое.
— Ох, прости!
Терушима спохватывается и лезет за брикетом в кошмарной розовой упаковке, а потом протягивает его вперед:
— Вот, дарю на удачу.
Цукишима все-таки смотрит ему в глаза на какую-то долю секунды, а потом концентрируется на переносице.
Ну какой извращенец придумал, чтобы все было так сложно? Он злится, и эта злость помогает ему взять мороженое из рук Терушимы и даже не вздрогнуть, когда их пальцы соприкасаются.
— Ладно, мне уже пора, — говорит он и сжимает брикет кончиками пальцев, которые тут же замерзают. — До универа ехать через полгорода.
Терушима понятливо кивает, а потом вдруг протягивает руку и кладет ее ему на плечо:
— Потом обязательно скажи мне о результатах, ладно?
А Цукишима, теперь уже прямо смотрящий Терушиме в глаза (они непроницаемо серые, какие-то стальные, сейчас-то он это наконец видит), без особого сожаления думает, что он бы и не смог не вернуться.

И когда он разворачивается и идет обратно в сторону ближайшей станции, все еще будто чувствуя сильные, сжимающие его плечо пальцы, Терушима неожиданно кричит ему вслед:
— Ты уже поступил! Я точно знаю!
Цукишима не оборачивается и, уж конечно, не отвечает, но у него появляется такая железная уверенность, какой не было даже тогда, когда он перечислял по памяти всю периодическую таблицу элементов с основными свойствами и без единой запинки.
Само собой, он поступит. Разве может быть иначе?

В электричке почти пусто и очень жарко.
Подтаявшее мороженое пачкает пальцы, Цукишима облизывает их и щурится на яркое солнце, следующее за ним по пятам.
(У солнца оттенок волос Терушимы, еще вдруг думает он, уже подъезжая к нужной станции, но старательно гонит от себя эту слишком девчоночью мысль. Скорее уж у его волос оттенок дешевой краски или вовсе какого-нибудь заветрившегося сыра, вот это куда ближе к реальности. Ну, на крайний случай лимона.
Но все-таки... все-таки...)

Название: Хороший день для Кагеямы
Пейринг: Кагеяма Тобио/Хината Шоё
Категория: слэш
Рейтинг: NC-17 (или R, я так и не определилась)
Жанр: PWP, флафф
Размер: драббл, 986 слов
Краткое содержание: Хината любит надевать футболки Кагеямы.
Предупреждения: Постканон.

читать

Выходить следовало уже через час, и Кагеяма, задумчиво перебирающий футболки в своем шкафу и не досчитавший примерно половины, искренне возмутился:

— Слушай, Хината, ты если мои вещи берешь, клади их хотя бы обратно, а?

— М-м? — Хината выглянул из кухни с бутербродом в руке и набитыми щеками, посмотрел на то, чем Кагеяма занимается, проглотил еду и обиженно надулся:

— Если тебе так жалко, можешь мою одежду поносить.

Кагеяма фыркнул: как будто вещи Хинаты вообще могли на него налезть. Он уже открыл было рот, собираясь возразить, да тут же осекся, наткнувшись на загоревшийся взгляд. Судя по всему, Хинате в голову пришла очередная восхитительно глупая и гениальная идея, и Кагеяма совсем не был уверен, что хочет в этом участвовать.

Только вот кто и когда его вообще в последний раз спрашивал.

Хината спешно затолкал остатки бутерброда в рот, облизнулся и воздел палец:

— Быстро! Надевай мою футболку.

— Я не…

— Давай!

Хината ринулся к своему шкафу и достал оттуда самую оранжевую из всех своих и так ужасных и оранжевых:

— Вот эту!

Кагеяма скептически поморщился, оценивая размер. Она на него не налезет. Ну никоим образом. То есть вообще.

Только вот с Хинатой, как он успел усвоить за все это время, проще согласиться, чем пытаться отстоять свое мнение, и он обреченно взял оранжевый ужас из протянутых рук. Глаза у Хинаты возбужденно блестели, как будто ему через пять минут предстояло сыграть матч на главном стадионе Токио.

Кагеяма еще раз вздохнул, сбросил майку и просунул руки и голову в футболку. На первый взгляд все показалось даже не так уж и плохо, только вот потом что-то явно пошло не так. Голова в вороте застряла, уши больно прижались, руки все-таки пролезли, да только почему-то тоже в ворот. Кагеяма немножко повозился, а потом обреченно позвал:

— Э-э, Хината?..

Хината молчал. Он как будто вообще не дышал и не шевелился, можно было только догадываться, что тот все еще находится в комнате.

Кагеяма решил плюнуть на изначально провальную затею и заерзал, пытаясь выпутаться из футболки, но к животу тут же прижалась ладонь, и понизившийся голос Хинаты предупредил:

— Не двигайся.

Кагеяма хотел уже заругаться всерьез, но вместо этого застыл все в той же нелепой позе, потому что пупок вдруг накрыли горячие губы, и жаркое дыхание пошевелило волоски над резинкой домашних штанов. Кагеяма сглотнул и не сразу вспомнил, как правильно нужно дышать. По всему выходило, что лучше об этом вообще не размышлять, потому что иначе точно можно задохнуться.

Хината толкнул его вперед, прижал бедра к шкафу (Кагеяма даже успел искренне порадоваться, что ящики были без ручек, иначе его копчику пришлось бы несладко) и рывком стянул с него штаны вместе с трусами.

Тут уж пришлось радоваться еще и тому, что лицо его до сих пор скрывала тесная футболка, потому что так яростно он давно уже не краснел.

Член, до этого только приятно пульсировавший, уверенно налился и поднялся, и Хината качнул его кончиками пальцев. Кагеяма дернулся и тут же услышал смешок.

Это недоразумение открыто и совершенно возмутительно над ним издевается, теперь никаких сомнений уже не оставалось.

Хината размазал выступившую на головке смазку, провел сжатым кулаком по всей длине, пощекотал поджавшуюся мошонку, и Кагеяме, рванувшемуся из осточертевшей футболки, отчетливо послышался треск. Только вот дела до этому никому, конечно, уже не было. Футболка полетела на пол, а Кагеяма с наслаждением повел плечами, разминая мышцы, вздохнул полной грудью и рискнул посмотреть вниз, где Хината как раз на пробу трогал головку языком, — и сразу же наткнулся на хитрющий, помутневший взгляд. Кагеяма облизнул вмиг пересохшие губы и качнулся вперед, мазнув по гладкой щеке членом. Хината перехватил его твердыми пальцами, потерся носом о набухшую вену и наконец взял в рот, все еще пристально смотря в лицо.

Кагеяма запустил руки в взлохмаченные волосы и прикрыл глаза, откидываясь, прижимаясь затылком к жесткому дереву.

Хорошо.

Хорошо, жарко, тесно и абсолютно, невыносимо потрясающе.

Хината двигался, помогая себе руками, и Кагеяма закусил щеки изнутри, глуша нетерпеливый стон.

— Давай же, глубже…

Он вскинул бедра, слишком поздно спохватившись, что Хината может подавиться, но тот только расслабил горло, позволяя ему протиснуться дальше, едва не уткнулся носом в пах и сделал что-то такое невообразимое, что вызванная его ртом вибрация прокатилась волной дрожи по телу Кагеямы до самых кончиков ушей. Он задохнулся и кончил слишком быстро, почти стыдно, с утробным рыком. Ноги подогнулись, и если бы Хината снова не прижал его бедра к шкафу, Кагеяма упал бы на колени.

Отдышавшийся, все еще облизывающийся и до жути довольный Хината поднялся и пытливо на него уставился:

— Ну как, классно?

Кагеяма мучительно застонал и притянул его к себе, завлекая в глубокий, благодарный поцелуй. На вкус Хината оказался горьковатым и каким-то колбасно-бутербродным — Кагеяма старательно вылизывал его зубы и щеки, собирая эти смущающие отголоски, и еще не скоро дал ему отстраниться.

А когда Хината наконец освободился, он разулыбался во все тридцать два, снова спрашивая:

— Кла-ассно?

Кагеяма прижался к его лбу своим и очень серьезно сказал:

— Придурок.

А потом сполз немного ниже, уронил потяжелевшую голову на чужое плечо и подумал: да классно, классно, кто же спорит?

Только вот теперь придется покупать Хинате новую футболку, еще более яркую, хотя казалось бы, куда уж ярче?

От Хинаты и так болят глаза. И это — без всяких приукрашиваний.

Оранжевый, теплый, безбашенный придурок, не имеющий хотя бы намека на стыд. Он обнимал его за пояс, и Кагеяме даже не нужно было смотреть, чтобы понять, как широко тот сейчас улыбается.

— Ладно, — проговорил он, смирившись. — Классно.

Хината тут же поднял его голову, обхватив ладонями щеки, и торжественно чмокнул в нос:

— Пожалуйста!

Кагеяма смотрел ему в лицо добрых полминуты и, почувствовав, как начинает неконтролируемо краснеть, выпутался из облапивших рук:

— Все, я в душ.

Он сбежал даже быстрее, чем следовало, только вот "ты же уже был в душе!", произнесенное сквозь смех ему в спину, никакие стены бы не заглушили.
Да и зачем? Кагеяма стоял под чуть теплыми, почти холодными струями, и его грудь распирало каким-то совершенно дурацким счастьем.

Честное слово, подумалось ему, даже если бы в течение дня он встретил всех своих самых неприятных знакомых, он бы каждому смог пожать руку и пожелать хорошего времени суток.

И даже, может быть, искренне улыбнуться (но это не точно).

Ну честное слово.