прямой вайфай в безысходность
Пишет Гость:
07.10.2015 в 02:43
Мимослоупок принёс за команду Карасуно
1300 слов, кагехина, низкий рейтинг, юст, оос и флафф по желанию, неловкости первой _не_платонической_ любви У Хинаты крепкие, ладные ноги. Когда он приземляется после прыжка, его мышцы напряжены до предела — икры кажутся каменными и на ощупь наверняка такие и есть. Кагеяма обхватывает стройную голень (средний и большой пальцы едва смыкаются кончиками) и ведёт рукой до колена, но сейчас икры напоминают скорее спасательный круг: упругие и мягкие одновременно. Светлые волоски цепляются за ладонь, Хината поджимает пальцы, и у Кагеямы ёкает в животе.
Он поднимает голову, и Хината смотрит на него выжидающе и немножко странно.
— Когда-нибудь у тебя перестанет заживать, — бормочет Кагеяма, лишь бы что-то сказать.
— Фигня, — отмахивается тот и протягивает лейкопластырь.
Кагеяма качает головой и клеит полоску как можно осторожнее.
Он уверен, что всё кончится плохо, потому что всё это плохо началось.
Кагеяма помнит, что однажды начал считать ссадины на Хинате. «Вот тут, тут и тут новые, — подмечал он на тренировках, пока Хината прыгал, — а вот эта старая».
Хината Шоё всегда много радовался и много смеялся, но когда он прыгал особенно высоко, радость его не знала пределов. Команда радовалась вместе с ним, и только Кагеяма обращал внимание на бесконечное количество ран.
— Придурок, — однажды не выдержал он, когда Хината, воздевший руки к потолку прямо в воздухе и не успевший сгруппироваться, приземлился на оба колена.
Тот посмотрел на него удивлённо, но почти сразу бросился к Нишиное: «Ты видел, видел? По-моему, выше я ещё не прыгал!» Подбежавший Танака хлопнул его по плечу, а Кагеяма косился хмуро и раздосадовано.
В конце концов он усадил Хинату на лавку в раздевалке, раздавил особенно тяжёлым взглядом и последовательно и крайне аккуратно залепил каждую, даже самую незначительную ранку. А Хината — невыносимо шумный и подвижный — молчал, дышал через рот и прожигал взглядом дырку в голове Кагеямы, сидевшем на полу перед его разведёнными ногами.
С тех пор так и повелось. Хината набивал шишки, а Кагеяма изводил на него свою домашнюю аптечку («Сын, куда у нас пропадают пластыри?»). И он не знал, зачем это нужно Хинате, но сам бы Кагеяма отказаться уже не смог. Он успел сойти с ума, и ощущение чужой кожи под ладонью давно стало его зависимостью.
— Суть волейбола в отбивании мяча, а не в высоте прыжка, — сообщает он как-то Хинате, пытающемуся слизнуть кровь с собственного предплечья.
— Прыжок помогает мне бить по мячу лучше, — возражает тот с совершенно серьёзным лицом, и Кагеяма только выдыхает беспомощно: «Идиот».
— Между прочим, Кагеяма прав, — вставляет сбоку Тсукишима, и Ямагучи хихикает за его спиной.
Хината тут же разворачивается, шипит и смотрит дикой кошкой, а Кагеяма с некоторой тоской следит, как крупная красная капелька течёт по локтю, собирается и падает на дощатый пол.
— У меня дома есть антисептик, — вспоминает он вслух, недоумевая, почему раньше они им не пользовались; Хината резко оборачивает голову, а Тсукишима выгибает бровь и смотрит подозрительно.
Кагеяма открывает и закрывает рот, но его спасает капитан, зовущий на построение. Когда он проходит мимо Хинаты, тот трогает его ладонь кончиками пальцев, и Кагеяма сглатывает.
Тренировка кажется бесконечной, и он впервые с нетерпением ждёт, когда их отпустят. Это удивительно и даже страшно, но когда взгляд цепляется за яркую макушку, он со вздохом прощает себе все. Он уверен, что ему не показалось, что касанием было обещанием, что после они пойдут к нему домой, и он окончательно потеряет голову. Если Хината позволит. Если Хината…
У Хинаты красивые ноги, и когда он вытягивает одну, чтобы касаться бока Кагеямы коленом, пока тот занимается другим, последний уверен, что он делает это специально. Всё это безумие, но Кагеяма хочет хоть раз отпустить себя, хоть раз разрешить себе… разрешить себе хоть что-нибудь. Если Хината позволит.
Домой к нему они идут молча. Они вообще наедине чаще молчат, чем не молчат, потому что один на один пропадает всякое желание спорить, остается только тянущее, до тошноты томительное ощущение недосказанности; однако сейчас они особенно тихи. Кагеяма пару раз ловит на себе непонятный взгляд, но сам на Хинату не смотрит. Его прошибает дрожь, и даже зубы пару раз выбивают лёгкую дробь. Стремительно темнеет, и когда они подходят к дому, небо уже совсем тёмное, только на горизонте ещё слабо синеет. Но Кагеяма знает, что родителей ещё как минимум час не будет дома, и от этого у него холодеют кончики пальцев.
— Гм, — выдавливает он, когда они оказываются в тёмном коридоре и дверь мягко хлопает за их спинами.
Хината с любопытством вглядывается в квартирный сумрак, и Кагеяма берёт себя в руки, потому что, само собой, он ни за что не может проиграть тому в самообладании.
— Моя комната, входи, — толкает он одну из дверей, чтобы самому скрыться в ванной и перевести дух.
Сначала он ополаскивает лицо и руки, с минуту гипнотизирует своё отражение и только потом достаёт аптечку.
В комнате Хината разглядывает полки, и когда Кагеяма входит, тут же начинает болтать.
— Мы с Нишиноей поспорили, что он не сможет съесть десять порций якисобы за один раз, так что ты пойдёшь с нами судьёй, а ещё он говорит, что первогодки ни за что не будут называть меня семпаем, но он ведь шутит, да? Потому что если уж его называют семпаем, то с чего бы меня не будут называть, а я, между прочим, выше, и... ой!
Хината неосторожно задевает рамку с фотографией и успевает поймать её раньше, чем она валится на пол. Кагеяма наконец отмирает и забирается с ногами на кровать. Хината не смотрит на него, и ему приходится дважды его окликнуть, чтобы тот обернулся. Он смотрит глазами-блюдцами, и Кагеяме становится до жути не по себе. Ему сложно понять, чего хотят люди, даже тогда, когда они высказывают свои желания напрямую, но когда они молчат, разобрать хоть что-нибудь становится совсем уж невозможно.
— Иди сюда, несчастье.
Хината садится напротив и следит за тем, как Кагеяма достаёт всё необходимое из аптечки. Он напряжён настолько, что, кажется, если тронуть, он зазвенит. Но когда Кагеяма тянет его за запястье, чтобы повнимательнее разглядеть ссадину на локте, он только смешно жмурится, как будто ждёт удара. Или чего-то ещё.
Кожа у Хинаты горячая, Кагеяма обводит подушечками пальцев розовую отметину, и мысли у него совершенно путаются. На автомате он обрабатывает рану антисептиком и залепляет лейкопластырем. Потом он молчит и смотрит Хинате куда-то в подбородок, и тот тихо напоминает:
— Колени.
Кагеяма послушно смотрит туда, но колени в этот раз на удивление целые, и он осторожно гладит левое, чтобы убедиться. Ничего не меняется, только Хината шумно вздыхает и вдруг подаётся вперёд, утыкается лицом ему в шею и щекочет кожу дыханием. Руками он упирается в матрас, и почему-то именно от этого горло у Кагеямы сдавливает спазмом. Он обхватывает Хинату за плечи чуть ли не сердито: его собственное тело в последнее время то и дело его подводит, и это волнующе, пугающе и почти стыдно. Они сидят так какое-то время, пока Кагеяма не вспоминает, в каких мыслях он промучился всю тренировку. Он проводит руками по спине Хинаты, задерживает ладони на тёплых боках, и Хината задевает шею ресницами, прижимаясь ещё ближе. «Если человек не сопротивляется, значит, не возражает», — справедливо рассуждает Кагеяма, поэтому, поколебавшись мгновение, запускает руки под футболку. Хината вздрагивает — пальцы наверняка холодные, — но не отодвигается. Он мажет по подбородку Кагеямы лохматой макушкой, и Кагеяма готов поклясться, что ямку между ключицами ему греет вовсе не нос, когда из коридора доносится стук ключей о замочную скважину.
Хината вскидывает голову и смотрит так отчаянно, что Кагеяма даже не сразу понимает, чего тот ждёт.
— Родители. Пришли раньше, — разъясняет он.
Хината снова в него вжимается и начинает вздрагивать так интенсивно, что Кагеяма почти успевает впасть в панику. Только вот вместо всхлипов раздаётся сдавленный смешок, и второй, и третий, и Кагеяма сам не может удержаться от смеха — облегчённого и в значительной степени нервного.
К родителям они выходят совершенно спокойные. Вернее, Кагеяма спокоен, Хината же, как всегда, шумен и неусидчив. К моменту его ухода мать с отцом — Кагеяма готов биться об заклад — души в нём не чают.
***
Когда Хината приходит домой, мама всплёскивает руками, озабоченно трогает лоб и отправляет его спать раньше, чем кончается вечерний выпуск новостей. (Хината не возражает, и мама вовсе клянётся, что вызовет врача, если с утра ему не полегчает.)
URL комментария1300 слов, кагехина, низкий рейтинг, юст, оос и флафф по желанию, неловкости первой _не_платонической_ любви У Хинаты крепкие, ладные ноги. Когда он приземляется после прыжка, его мышцы напряжены до предела — икры кажутся каменными и на ощупь наверняка такие и есть. Кагеяма обхватывает стройную голень (средний и большой пальцы едва смыкаются кончиками) и ведёт рукой до колена, но сейчас икры напоминают скорее спасательный круг: упругие и мягкие одновременно. Светлые волоски цепляются за ладонь, Хината поджимает пальцы, и у Кагеямы ёкает в животе.
Он поднимает голову, и Хината смотрит на него выжидающе и немножко странно.
— Когда-нибудь у тебя перестанет заживать, — бормочет Кагеяма, лишь бы что-то сказать.
— Фигня, — отмахивается тот и протягивает лейкопластырь.
Кагеяма качает головой и клеит полоску как можно осторожнее.
Он уверен, что всё кончится плохо, потому что всё это плохо началось.
Кагеяма помнит, что однажды начал считать ссадины на Хинате. «Вот тут, тут и тут новые, — подмечал он на тренировках, пока Хината прыгал, — а вот эта старая».
Хината Шоё всегда много радовался и много смеялся, но когда он прыгал особенно высоко, радость его не знала пределов. Команда радовалась вместе с ним, и только Кагеяма обращал внимание на бесконечное количество ран.
— Придурок, — однажды не выдержал он, когда Хината, воздевший руки к потолку прямо в воздухе и не успевший сгруппироваться, приземлился на оба колена.
Тот посмотрел на него удивлённо, но почти сразу бросился к Нишиное: «Ты видел, видел? По-моему, выше я ещё не прыгал!» Подбежавший Танака хлопнул его по плечу, а Кагеяма косился хмуро и раздосадовано.
В конце концов он усадил Хинату на лавку в раздевалке, раздавил особенно тяжёлым взглядом и последовательно и крайне аккуратно залепил каждую, даже самую незначительную ранку. А Хината — невыносимо шумный и подвижный — молчал, дышал через рот и прожигал взглядом дырку в голове Кагеямы, сидевшем на полу перед его разведёнными ногами.
С тех пор так и повелось. Хината набивал шишки, а Кагеяма изводил на него свою домашнюю аптечку («Сын, куда у нас пропадают пластыри?»). И он не знал, зачем это нужно Хинате, но сам бы Кагеяма отказаться уже не смог. Он успел сойти с ума, и ощущение чужой кожи под ладонью давно стало его зависимостью.
— Суть волейбола в отбивании мяча, а не в высоте прыжка, — сообщает он как-то Хинате, пытающемуся слизнуть кровь с собственного предплечья.
— Прыжок помогает мне бить по мячу лучше, — возражает тот с совершенно серьёзным лицом, и Кагеяма только выдыхает беспомощно: «Идиот».
— Между прочим, Кагеяма прав, — вставляет сбоку Тсукишима, и Ямагучи хихикает за его спиной.
Хината тут же разворачивается, шипит и смотрит дикой кошкой, а Кагеяма с некоторой тоской следит, как крупная красная капелька течёт по локтю, собирается и падает на дощатый пол.
— У меня дома есть антисептик, — вспоминает он вслух, недоумевая, почему раньше они им не пользовались; Хината резко оборачивает голову, а Тсукишима выгибает бровь и смотрит подозрительно.
Кагеяма открывает и закрывает рот, но его спасает капитан, зовущий на построение. Когда он проходит мимо Хинаты, тот трогает его ладонь кончиками пальцев, и Кагеяма сглатывает.
Тренировка кажется бесконечной, и он впервые с нетерпением ждёт, когда их отпустят. Это удивительно и даже страшно, но когда взгляд цепляется за яркую макушку, он со вздохом прощает себе все. Он уверен, что ему не показалось, что касанием было обещанием, что после они пойдут к нему домой, и он окончательно потеряет голову. Если Хината позволит. Если Хината…
У Хинаты красивые ноги, и когда он вытягивает одну, чтобы касаться бока Кагеямы коленом, пока тот занимается другим, последний уверен, что он делает это специально. Всё это безумие, но Кагеяма хочет хоть раз отпустить себя, хоть раз разрешить себе… разрешить себе хоть что-нибудь. Если Хината позволит.
Домой к нему они идут молча. Они вообще наедине чаще молчат, чем не молчат, потому что один на один пропадает всякое желание спорить, остается только тянущее, до тошноты томительное ощущение недосказанности; однако сейчас они особенно тихи. Кагеяма пару раз ловит на себе непонятный взгляд, но сам на Хинату не смотрит. Его прошибает дрожь, и даже зубы пару раз выбивают лёгкую дробь. Стремительно темнеет, и когда они подходят к дому, небо уже совсем тёмное, только на горизонте ещё слабо синеет. Но Кагеяма знает, что родителей ещё как минимум час не будет дома, и от этого у него холодеют кончики пальцев.
— Гм, — выдавливает он, когда они оказываются в тёмном коридоре и дверь мягко хлопает за их спинами.
Хината с любопытством вглядывается в квартирный сумрак, и Кагеяма берёт себя в руки, потому что, само собой, он ни за что не может проиграть тому в самообладании.
— Моя комната, входи, — толкает он одну из дверей, чтобы самому скрыться в ванной и перевести дух.
Сначала он ополаскивает лицо и руки, с минуту гипнотизирует своё отражение и только потом достаёт аптечку.
В комнате Хината разглядывает полки, и когда Кагеяма входит, тут же начинает болтать.
— Мы с Нишиноей поспорили, что он не сможет съесть десять порций якисобы за один раз, так что ты пойдёшь с нами судьёй, а ещё он говорит, что первогодки ни за что не будут называть меня семпаем, но он ведь шутит, да? Потому что если уж его называют семпаем, то с чего бы меня не будут называть, а я, между прочим, выше, и... ой!
Хината неосторожно задевает рамку с фотографией и успевает поймать её раньше, чем она валится на пол. Кагеяма наконец отмирает и забирается с ногами на кровать. Хината не смотрит на него, и ему приходится дважды его окликнуть, чтобы тот обернулся. Он смотрит глазами-блюдцами, и Кагеяме становится до жути не по себе. Ему сложно понять, чего хотят люди, даже тогда, когда они высказывают свои желания напрямую, но когда они молчат, разобрать хоть что-нибудь становится совсем уж невозможно.
— Иди сюда, несчастье.
Хината садится напротив и следит за тем, как Кагеяма достаёт всё необходимое из аптечки. Он напряжён настолько, что, кажется, если тронуть, он зазвенит. Но когда Кагеяма тянет его за запястье, чтобы повнимательнее разглядеть ссадину на локте, он только смешно жмурится, как будто ждёт удара. Или чего-то ещё.
Кожа у Хинаты горячая, Кагеяма обводит подушечками пальцев розовую отметину, и мысли у него совершенно путаются. На автомате он обрабатывает рану антисептиком и залепляет лейкопластырем. Потом он молчит и смотрит Хинате куда-то в подбородок, и тот тихо напоминает:
— Колени.
Кагеяма послушно смотрит туда, но колени в этот раз на удивление целые, и он осторожно гладит левое, чтобы убедиться. Ничего не меняется, только Хината шумно вздыхает и вдруг подаётся вперёд, утыкается лицом ему в шею и щекочет кожу дыханием. Руками он упирается в матрас, и почему-то именно от этого горло у Кагеямы сдавливает спазмом. Он обхватывает Хинату за плечи чуть ли не сердито: его собственное тело в последнее время то и дело его подводит, и это волнующе, пугающе и почти стыдно. Они сидят так какое-то время, пока Кагеяма не вспоминает, в каких мыслях он промучился всю тренировку. Он проводит руками по спине Хинаты, задерживает ладони на тёплых боках, и Хината задевает шею ресницами, прижимаясь ещё ближе. «Если человек не сопротивляется, значит, не возражает», — справедливо рассуждает Кагеяма, поэтому, поколебавшись мгновение, запускает руки под футболку. Хината вздрагивает — пальцы наверняка холодные, — но не отодвигается. Он мажет по подбородку Кагеямы лохматой макушкой, и Кагеяма готов поклясться, что ямку между ключицами ему греет вовсе не нос, когда из коридора доносится стук ключей о замочную скважину.
Хината вскидывает голову и смотрит так отчаянно, что Кагеяма даже не сразу понимает, чего тот ждёт.
— Родители. Пришли раньше, — разъясняет он.
Хината снова в него вжимается и начинает вздрагивать так интенсивно, что Кагеяма почти успевает впасть в панику. Только вот вместо всхлипов раздаётся сдавленный смешок, и второй, и третий, и Кагеяма сам не может удержаться от смеха — облегчённого и в значительной степени нервного.
К родителям они выходят совершенно спокойные. Вернее, Кагеяма спокоен, Хината же, как всегда, шумен и неусидчив. К моменту его ухода мать с отцом — Кагеяма готов биться об заклад — души в нём не чают.
***
Когда Хината приходит домой, мама всплёскивает руками, озабоченно трогает лоб и отправляет его спать раньше, чем кончается вечерний выпуск новостей. (Хината не возражает, и мама вовсе клянётся, что вызовет врача, если с утра ему не полегчает.)