прямой вайфай в безысходность
Пыталась проанализировать причину своей неприязни к Ойкаве, и пришла к таким вот мыслям.
рефлексия без "ре"1) Где-то ниже я писала, что мама — единственный человек, которому я могу всё простить. Но это не так. Я помню все мелкие и крупные обиды, они копятся во мне, как в бездонной свинье-копилке, и иногда высовывают свою жалкую головку. Я не могу её простить за многое, однако я никогда от неё не отвернусь, просто потому что она та, кто сделал для меня так много, сколько не сделал и никогда не сделает кто-либо другой. Возможно, я не умею любить просто так. Возможно, я вообще не умею любить, я умею пользоваться, при этом всегда ощущая надоедливый стыд, и испытывать извращённую в своей нулевой отдаче благодарность, переходящую в больную привязанность.
2) Я умею молча и бездейственно ненавидеть.
Наверное, обида — моё второе имя. Ещё в начальной школе я остро чувствовала свою ненужность, незначительность, даже чуждость. Люди вокруг думали о другом, а если и о том же, то по-другому. Они не принимали меня по многим причинам (ах, эта детская дикая жестокость), а я очень хотела быть принятой.
В тринадцать лет я бросила свой велоклуб. В четырнадцать я написала (оно до сих пор у меня сохранилось) прощающе-прощальное письмо, где я отпускала своим клубным товарищам все обиды и всё такое. Но даже сейчас, почти семь лет спустя, видя кого-то их них на улице, я ощущаю страх и неприятие. Я не хочу с ними здороваться и даже встречаться взглядами. Я не хочу, чтобы они здоровались.
И они не здороваются.
Когда я занималась этой клубной деятельностью, у меня были те, кого я тогда могла назвать друзьями, но всё же было больше тех, кого я боялась из-за их враждебного отношения ко мне. Почему они не любили меня? Я честно не знаю. Может быть, я была настолько токсичной в их восприятии. Помню случай, я сидела у Ю. на кухне и пила чай, а она рассказывала мне, как В. меня ненавидит. Причин не называлось. Может быть, мои враги умели ненавидеть без причин.
В Ойкаве я слышу отголосок этих своих "врагов", а в Кагеяме вижу себя. И не могу простить.
В двенадцать и в четырнадцать лет мне казалось, что я по крайне мере умею не держать обиду. Я говорила себе, что люди разные, что если вот этот человек слишком шумный и надоедливый, мне необязательно с ним общаться, но я и не имею права относиться к нему плохо просто так. И если Ойкава этого не может... Нельзя быть хуже меня. Если кажется, что можно, то этот человек просто мудак.
С детства и по сей момент я сохранила удивительную способность любить людей как данность, и в двенадцать я часто представляла, как мы с В. и со всей её шайкой-лейкой подружимся и будем гулять вместе, а не просто рядом. (К слову говоря, у тех, кто остался заниматься в велошколе, через два-три года всё так и случилось. Не разлей вода и всё такое.)
А мне до сих пор снятся сны о том времени. Что я снова там. Что я снова испытываю то радость, то страх, то эту отвратительную ненужность.
3) Моё одиночество сидит где-то глубже, чем просто в мозге. Где-то в самих нервах, в самих мышцах и костях, несётся по венам.
Меня окружает множество людей, и многие из них говорят, что они меня любят, ждут, радуются за меня, чувствуют необходимость во мне. Не знаю, когда именно я стала воспринимать это как некую необходимую для общего выживания игру. Ты можешь называть меня другом, но подумай сам, прихожусь ли я тебе им? И я действительно задавала этот вопрос, и мне так и не смогли ясно ответить.
С некоторыми я это не обсуждаю, боясь обидеть. Не все вокруг такие психологические уроды, как я, а чувства людей, которых я считаю хоть сколько-нибудь близкими, я берегу.
И вот в этой каше любви и нужности я особо остро ощущаю свою не_нужность. Я не знаю, откуда это идёт. Но в любой момент дня я отчётливо могу представить, как живёт вот этот близкий человек и не думает, не думает, не думает обо мне. Как он общается с кем-то. Как этот кто-то намного лучше меня.
Сама я всегда думаю о них — о тех, кто общался со мной вчера, и о тех, которых я не видела десять лет. Но почему-то не могу предоставить им право заниматься тем же.
4) Мне нужна помощь.
5) Я не хочу, чтобы мне помогали.
рефлексия без "ре"1) Где-то ниже я писала, что мама — единственный человек, которому я могу всё простить. Но это не так. Я помню все мелкие и крупные обиды, они копятся во мне, как в бездонной свинье-копилке, и иногда высовывают свою жалкую головку. Я не могу её простить за многое, однако я никогда от неё не отвернусь, просто потому что она та, кто сделал для меня так много, сколько не сделал и никогда не сделает кто-либо другой. Возможно, я не умею любить просто так. Возможно, я вообще не умею любить, я умею пользоваться, при этом всегда ощущая надоедливый стыд, и испытывать извращённую в своей нулевой отдаче благодарность, переходящую в больную привязанность.
2) Я умею молча и бездейственно ненавидеть.
Наверное, обида — моё второе имя. Ещё в начальной школе я остро чувствовала свою ненужность, незначительность, даже чуждость. Люди вокруг думали о другом, а если и о том же, то по-другому. Они не принимали меня по многим причинам (ах, эта детская дикая жестокость), а я очень хотела быть принятой.
В тринадцать лет я бросила свой велоклуб. В четырнадцать я написала (оно до сих пор у меня сохранилось) прощающе-прощальное письмо, где я отпускала своим клубным товарищам все обиды и всё такое. Но даже сейчас, почти семь лет спустя, видя кого-то их них на улице, я ощущаю страх и неприятие. Я не хочу с ними здороваться и даже встречаться взглядами. Я не хочу, чтобы они здоровались.
И они не здороваются.
Когда я занималась этой клубной деятельностью, у меня были те, кого я тогда могла назвать друзьями, но всё же было больше тех, кого я боялась из-за их враждебного отношения ко мне. Почему они не любили меня? Я честно не знаю. Может быть, я была настолько токсичной в их восприятии. Помню случай, я сидела у Ю. на кухне и пила чай, а она рассказывала мне, как В. меня ненавидит. Причин не называлось. Может быть, мои враги умели ненавидеть без причин.
В Ойкаве я слышу отголосок этих своих "врагов", а в Кагеяме вижу себя. И не могу простить.
В двенадцать и в четырнадцать лет мне казалось, что я по крайне мере умею не держать обиду. Я говорила себе, что люди разные, что если вот этот человек слишком шумный и надоедливый, мне необязательно с ним общаться, но я и не имею права относиться к нему плохо просто так. И если Ойкава этого не может... Нельзя быть хуже меня. Если кажется, что можно, то этот человек просто мудак.
С детства и по сей момент я сохранила удивительную способность любить людей как данность, и в двенадцать я часто представляла, как мы с В. и со всей её шайкой-лейкой подружимся и будем гулять вместе, а не просто рядом. (К слову говоря, у тех, кто остался заниматься в велошколе, через два-три года всё так и случилось. Не разлей вода и всё такое.)
А мне до сих пор снятся сны о том времени. Что я снова там. Что я снова испытываю то радость, то страх, то эту отвратительную ненужность.
3) Моё одиночество сидит где-то глубже, чем просто в мозге. Где-то в самих нервах, в самих мышцах и костях, несётся по венам.
Меня окружает множество людей, и многие из них говорят, что они меня любят, ждут, радуются за меня, чувствуют необходимость во мне. Не знаю, когда именно я стала воспринимать это как некую необходимую для общего выживания игру. Ты можешь называть меня другом, но подумай сам, прихожусь ли я тебе им? И я действительно задавала этот вопрос, и мне так и не смогли ясно ответить.
С некоторыми я это не обсуждаю, боясь обидеть. Не все вокруг такие психологические уроды, как я, а чувства людей, которых я считаю хоть сколько-нибудь близкими, я берегу.
И вот в этой каше любви и нужности я особо остро ощущаю свою не_нужность. Я не знаю, откуда это идёт. Но в любой момент дня я отчётливо могу представить, как живёт вот этот близкий человек и не думает, не думает, не думает обо мне. Как он общается с кем-то. Как этот кто-то намного лучше меня.
Сама я всегда думаю о них — о тех, кто общался со мной вчера, и о тех, которых я не видела десять лет. Но почему-то не могу предоставить им право заниматься тем же.
4) Мне нужна помощь.
5) Я не хочу, чтобы мне помогали.
@темы: на полях